Сегодня в магазинах овощей изобилие, и мало кто помнит советские времена. Не сказать, что тогда был такой уж серьёзный дефицит картошки или моркови, как, скажем, мяса, колбасы или масла, но качество было так себе, да и доставались овощи не совсем привычным для сегодняшнего покупателя способом. Едва ли не каждый, кто стоял в очереди в овощном магазине – морковь, картошку и капусту в обычных продуктовых магазинах, которые назывались «Гастрономами», а позднее – «Универсамами» не продавали, мог прямо заявить, что лично участвовал либо в уборке овощей, либо в переработке их на специальных овощебазах.
А зачастую – и в том, и в другом. Называлось это «переборка»: начавшие гнить овощи отделяли от пока ещё кондиционных. Помните доктора наук, профессора Смирновского, героя Леонида Маркова из фильма Эльдара Рязанова «Гараж»? Я начинал работать в одном из академических институтов, академиков и членкоров в колхозах и на овощебазах, конечно, не видел, а вот с докторами, доцентами и кандидатами наук не раз сиживал на одном ящике.Первый раз «на картошку» я отправился после окончания седьмого класса. Правда, это была не картошка, а лук, но сути это не меняло: романтика зашкаливала, большинство одноклассников впервые так надолго – на целых десять дней были оторваны от родителей. Работа была исключительно добровольной, но желающих остаться дома не нашлось.
Поселили нас в сарае, в котором были установлены двухэтажные нары. Из постельных принадлежностей – мешки с соломой: один – побольше, в качестве матраса, и поменьше – это подушка. И ещё одеяла. Мешки мы привезли с собой, солому нам подвезли колхозники. Печка в сарае была, но дров нам не привезли, возможно, опасаясь, как бы мы сами себя не спалили. Июнь, как на грех, выдался холодным – явление на Урале обычное, ночью температура до + 5 опускалась, и в таких условиях уже на второй – третий день простудились практически все. Да ещё и работали в чистом поле, открытые всем ветрам.
Убирали мы урожай зелёного лука. Механизации не было никакой. Нужно было подкопать лопатой рядок, принести охапку к ящикам, отряхнуть землю, и аккуратно и равномерно сложить в ящики. Работа не сложная, но нудная. Работали мы, как и было положено по законодательству, четыре часа в день. Денег нам не платили, но кормили три раза в день. Не сказать, что вкусно, но, в общем, кормили. И всё бы ничего, но после работы скука была смертная: телевизора нет, в клубе, устроенном, по традиции, в старой церкви, кино показывали вечером, до которого нужно было ещё дожить – ну, не книжки же читать, в самом-то деле, да и то не каждый день, да и привозили всякое старьё, которое мы в городе пересмотрели ни по разу.
Позднее нас ещё, минимум, раз в год вывозили на уборку картошки. Мероприятие было странное: два часа ехали на автобусе, который предоставлял завод-шеф, два часа работали, потом обедали, сложив на общий стол, кто что привёз с собой или кто-то из девчонок варил картошку с тушёнкой. А после обеда работать уже не хотелось, и мы оставшиеся два часа просто валяли дурака. Колхозники эту особенность детишек знали, и поэтому подкапывали не много рядков, чтобы не оставлять картошку на ночь на земле, чтобы она не помёрзла. В общем, толку от такой работы было не много, а ведь завод и бензин для автобуса покупал, и водителю сверхурочные оплачивал, ведь ездили мы в субботу. Нам же всё было в радость: и не учились в субботу – в те годы родители по субботам уже не работали, а в школе оставалась шестидневка, и хоть какое-то разнообразие в скучных учебных буднях.
Товарищи учёные, Энштейны драгоценные…
После школы я в институт не поступил, и устроился на работу лаборантом в академический институт – помогла мама одноклассницы, убедив моих родителей, что оттуда будет легче поступать на следующий год. Дней через десять откровенного битья баклушей – умел я мало что, а учить меня никто не собирался, – заведующий лабораторией сказал, чтобы я собирал манатки, и отправлялся на две недели в колхоз. В отделе кадров мне сказали, что, поскольку бригада уехала неделю назад, ехать нужно на электричке, а потом час своим ходом идти до центральной усадьбы колхоза, объяснили, что питание будет за мой счёт – что заработаю, то и съем, выдали 50 копеек на электричку и пару нитяных перчаток, и я отбыл.
По иронии судьбы колхоз оказался тот же, куда я первый раз ездил с классом. Правда, жили мы в другом сарае, и убирали не лук, а картошку. Впрочем, в первый день шёл дождь, бригада сидела в сарае-общежитии, а меня, как новичка, отправили на сушку зерна: его нужно было большой деревянной лопатой перекидывать из одной большой кучи, в другую. Буквально: бери больше, кидай дальше. Кроме лопаты был и ещё один рабочий инвентарь – респиратор, потому, что в амбаре от зерна пыль стояла столбом. Ни шапочки, ни косынки у меня не было, и к концу дня у меня на голове была копна пыльных, торчком торчащих волос. Душа в общежитии не было, все удобства на улице, и я вечером кое-как смыл с себя пыль холодной водой. На дворе сентябрь стоял, и, пока я мылся под дождём, замёрз, как цуцик, слава богу, что не простыл.
На следующее утро погода была нормальная, агрегат под названием «маципура» подкопал несколько рядков (ботва была уже скошена, и собрана в кучи на краю поля), нам выдали вёдра и пустые мешки, и работа закипела: набираешь полное ведро картошки, высыпаешь в мешок, и так до обеда. Столовая была в минутах тридцати ходьбы от поля, обед оказался вполне съедобный и на удивление дешёвый – куриный суп, большая порция гуляша с картофельным пюре и компот всего за 40 копеек. Хлеб лежал на столе в тарелках и в стоимость обеда не входил. В институтской столовой такой обед стоил вдвое дороже, да и порции были поменьше.
Вечером в общаге бородатые физики превращались в лириков, пели песни под гитару, травили анекдоты, пили дешёвое вино, играли в карты, слушали на стареньком магнитофоне плохие записи Высоцкого. Плёнка была одна, присутствующие знали все песни наизусть, но неизменно смеялись, когда звучала песня про товарищей учёных, доцентов с кандидатами.
На следующий день всё повторилось, а ещё через день я, вчерашний школьник, наивный выскочка, предложил бригадиру изменить порядок работы. Бригадир был из физиков, вежливо меня выслушал, что-то прикинул в уме, и сказал, что попробовать можно – хуже точно не будет. Смысл новшества заключался в том, чтобы разделить операции: одни собирают картошку в вёдра, а другие относят вёдра и высыпают в мешки. Чтобы сборщики не простаивали, у них всегда под рукой должны быть пустые вёдра, поэтому мы выпросили у агронома ещё несколько «оборотных» вёдер.
При такой работе темп уборки вырос очень существенно: к обеду мы убрали всё, что нам подготовили на день, заметно обогнав все другие бригады. Все пошли обедать, а наш бригадир отправился искать агронома, чтобы он дал команду трактористу подкопать новые рядки.
Тут надо сказать, что агроном и тракторист были единственными колхозниками, которых мы видели за работой: другие селяне были заняты своими делами: толкались возле магазина, белым днём, не совсем трезвые, гуляли по улицам или сидели возле своих домов. Иными словами, недостатка в рабочих руках в этом колхозе не было, но почему-то выиграть битву за урожай без помощи горожан они не могли. Впрочем, и у горожан с дисциплиной было не очень: можно было не выйти на работу или просто в город уехать. На работу о прогулах никто не сообщал.
К пяти вечера приехали два грузовика, тоже с городской автобазы, и водители, увидев, что обычными двумя рейсами они не отделаются, взвыли. Чтобы хоть как-то скрасить им жизнь, вместо положенных пяти тонн, загрузили почти семь, но всё равно в два рейса не уложились, и для третьего рейса машины загружали уже в кромешной темноте.
Назавтра всё повторилось, а на третий день другие бригады переняли наш метод, и тракторист с поля уже не уходил, а агроном с председателем, как они нам рассказывали, целый день пытались «выбить» ещё несколько автомашин, чтобы не оставлять картошку на ночь в поле в мешках. И, действительно, часа в четыре на поле появились ещё три грузовика.
Через пару дней утром в общагу пришёл агроном, и сказал, что на картошку идти не надо, потому что к такому темпу уборки колхоз оказался не готов: овощехранилище забито под потолок, а городские овощебазы картошку пока не принимают. Найти работу пятидесяти мужикам оказалось не так-то просто, и нас распихали кого куда, даже туда, где работники были совершенно не нужны, лишь бы мы не разбежались и не слонялись без дела. Назавтра дождь пошёл, и работать всё равно было невозможно: сидели в сарае, три раза в день ходили в столовую.
Дождь зарядил надолго, кое-кто уехал в город, а дня через три те, кто остался, проснулись от жуткого холода: оказывается, ночью ударил заморозок. Утром небо было ясное, но работа наша была уже без надобности: картошка помёрзла даже в земле. Агроном сказал, что мы можем разъезжаться, поблагодарил за работу, сказал, что подавляющее количество площадей успели убрать. На наш вопрос, когда можно получить честно заработанное, агроном сказал, что, в лучшем случае, через месяц, когда закроют все наряды. Звоните, мол. Тут он, конечно, загнул: автоматической связи с селом в то время не было, а заказать разговор можно было только за пару дней. В общем, чтобы получить зарплату в колхозе, я пару раз съездил туда, однажды, получив ответ, что ещё не начислили, а второй раз, не застав кассира. Наконец, на третий раз мне выдали примерно 30 рублей – вполне приличная сумма за неделю работы, даже больше, чем я «заработал» за это время по основному месту работы, где зарплата сохранялась.
Потом на каких бы предприятиях мне работать не приходилось, я выезжал в колхоз только на один день – утром уехали, вечером вернулись. Убирали морковь, турнепс, один раз даже капусту.
Заканчивал я своё «сотрудничество» с колхозами, когда работал в крупном проектно-строительном тресте. В конце августа меня вызвали к генеральному директору, и он торжественно заявил, что решением партбюро и администрации я назначен ответственным за выезд работников на уборку овощей. Из райкома партии поступила разнарядка: от нашей организации в течение рабочей недели должны были выезжать по 300 человек. В разнарядке, также, говорилось, что пассажирское автобусное хозяйство должно ежедневно выделять нам для этого 8 автобусов. Почему так много? В автохозяйстве были только венгерские «Икарусы 280», известные в народе, как «гармошка», а «сидячих» мест там было, несмотря на внушительные габариты, лишь 37, и, по тогдашним нормативам, перевозить людей за город можно было только на сидячих местах. Спасибо моему шефу, который до моего «назначения» сам несколько лет возил людей на поля: он предложил мне съездить на место, чтобы встретиться с агрономом, посмотреть, где поле, и найти место, где смогут ли длинные и неповоротливые автобусы развернуться. Ведь, если водители будут долго мучиться на узкой грунтовой дороге, они могут обидеться, «сломаться» и не приехать, чтобы забрать уставших и не очень чистых людей с поля. По дороге в колхоз мы купили две бутылки водки, и агроном за этот немудрёный гонорар отвёл нам поле в непосредственной близости от дороги.
На следующий день я отправился в автохозяйство, пару часов простоял в очереди, оформил и оплатил специальной чековой книжкой автобусы. Сумму за давностью лет точно не помню, но за эти деньги точно можно было купить автомобиль – то ли ВАЗовскую «шестёрку», то ли «Волгу». С учётом того, что на пять дней 300 человек прекращали работу на предприятии, то есть, общая потеря рабочего времени составляла примерно 12 тысяч человеко-часов, и плюс к тому автомашина «техпомощь», которую мы были вынуждены гонять с собой в колхоз, суммарные финансовые потери для предприятия были не такими уж и маленькими, и колхоз их не возмещал. Зато картошка в магазине стоила 10 копеек, а морковь – 12.
Свежие комментарии